Предание и Евхаристия

 

Но что же тогда становится предметом евангельской передачи и как? Понятно, что не книга. Когда Христос посылает Своих учеников ("идите и проповедуйте Евангелие всей твари" - Мк. 16, 15) - книга еще не была написана.

Мы говорили, что Предание - это онтологический акт, совершающийся в людях. И в качестве такового он и не может быть вмещен в книгах. То, что сделал Христос, словами невыразимо, а значит, и не может передаваться лишь словами. Христос завещал нам Себя Самого, а не набор книг. А значит, и последующую жизнь христианства нельзя свести лишь к Писанию.

Итак, перед нами стоят два вопроса - что же все-таки оставил Христос апостолам, и - каков способ передачи этого дара от апостолов к следующим поколениям?

"Христианство есть уподобление Божеству", - так выразил суть апостольского предания св. Григорий Нисский⁷⁶. Просто слышание рассказа о некогда происшедших в Палестине событиях не способно дать такой эффект. Значит - надо искать в ином месте способ трансляции Предания Богочеловечества.

Для этого не нужно уходить слишком далеко. Церковь стоит перед ищущими и свидетельствует: "Предание - это я". Имеет ли она право на такое заявление?

В самом Новом Завете слово "церковь" упоминается 110 раз⁷⁷. Значит, она не есть нечто "исторически-привмешавшееся" к чистому "евангелизму". Но если Церковь не создается Писанием, а сама созидает его, то откуда же берется она сама? Чем руководствуется и что воплощает в своем письменном свидетельстве о себе самой и своей Главе? Если не Писанием, значит... - Преданием.

Прежде всего посмотрим, - чем Церковь восполняет Писание. - Тем, чем практика восполняет теоретическое описание. Плоть Предания восполняет Слово Евангелия. Практика религии - молитва. Церковные предания во всех своих формах в конце концов говорят о молитве и Причастии, то есть о том слове к Богу, без которого никакое, даже апостольское слово о Боге не может оживить душу.

И вот именно "правила молитвы" нет в Новом Завете.

В книге Деяний, описывающей Церковь пламенного ее периода, совершенно нет молитвы. Если исходить только из текста, то никто в этой книге не молится - ни отправляясь в путь, ни приходя, ни начиная проповедь, ни завершая ее. Это настолько неожиданно, что В. Розанов однажды возмущенно восклицает⁷⁸ - почему Христос не научил людей молиться, разрушив их прежний Храм? Всего одна молитва на протяжении всего Евангелия - "Отче наш", одна молитва в семь строк. Кроме нее приводится лишь последняя, тайная молитва Христа. Но ведь никому и в голову не придет от себя повторять "первосвященническую молитву" Иисуса. Более того, это - молитва Тайной Вечери. И дается она только в "духовном" Евангелии от Иоанна. И это - признак некоей эзотерики.

Религия - это связь с Богом. Важно, что для Лактанция (и, соответственно, всех богословов, знавших латынь) быть религиозным - значит восстановить некогда порвавшуюся связь с Богом. Понятно, что суть религии - в акте молитвы. И вот Новый Завет оказывается совершенно не мистической, не молитвенной, не религиозной книгой. В нем нет поэзии молитвы. По сравнению с Псалмами "Отче наш" - сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу - но явно уступающая Псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви - Псалтирь.

Религия, лишенная молитвенного вдохновения и творчества - не религия. Во всяким случае, она не имеет права называться "Новой".

Но если религиозная гениальность Нового Завета все же ощущается и непосредственно, и неопровержимо - значит, отсутствие в нем новых молитв может означать только одно: Новый Завет открывает возможность не-псалмического Богообщения. Оказалось возможным вступить в особый Завет с Господом, в такие отношения с Творцом, которые не умещаются в гимны и псалмы. И этот свой новый способ Богообщения христиане не захотели делать публичным.

Вполне странен эзотеризм Евангелия, утаивающий суть бесед Христа с учениками именно в те дни, когда они лучше всего могли понимать Его. В Евангелии нет поучений Христа от Воскресения до Вознесения. То есть сказано, что Он говорил им о Царствии Божием (Деян. 1, 3), но что именно - не записано ни Лукой, ни кем-то другим. С другой стороны, обращает на себя внимание, что все встречи апостолов со Христом в этот период центрированы вокруг трапез. Случайны ли скудость слов и наставлений и обилие совместных вкушений?

Эзотеричность концовки евангелий известна всем. Гностики понимали эту таинственность как эзотеричность учения⁷⁹; Церковь - как эзотеричность, сокрытость культа. Прежде чем говорить о собственно церковном понимании, поясним, почему излишни домыслы гностиков.

Дело в том, что вся суть Завета (как Древнего, так и Нового) говорит о том, что сам этот Завет заключил с людьми не местный божок Палестины, не покровитель какой-то части космоса и не служебный ангел, но - Творец неба и земли. Суть религии - прорыв сквозь легионы космических "энергий" прямо к Нему. Именно поэтому "предание" Христово никак не могло содержать бесконечно варьирующих мифологий о взаимно порождающих и враждующих "эонах", "астралах", "планетах" и т. п. И уж тем более ни малейшего смысла не имело делать рассказки о "космических генеологиях" тайными. Как и ныне, так и в первом веке как раз теософия является вполне рыночным продуктом. Апостолы были бы обречены на успех - если бы составили какую-нибудь "Тайную доктрину" с кармой, астралом и ярмарочным изобилием "эонов".

Существование "эзотерической доктрины" было невозможно в древней Церкви по одной простой причине: духовенство (и епископы, и священники) избиралось народом. Этот принцип достаточно ясно виден уже в новозаветной книге Деяний; в "Апостольских Постановлениях" епископ, рукополагающий другого епископа, обязывается спросить о кандидате: тот ли это, кого пресвитеры и народ просят себе в пастыри?⁸⁰ Когда ариане изгнали св. Афанасия Александрийского из города, в вину их ставленнику Григорию Каппадокийцу было поставлено то, что он был рукоположен, не будучи испрошен народом. И напротив, епископы, защищавшие св. Афанасия, обосновывали законность его епископства тем, что он был рукоположен не тайно, но по просьбе народа⁸¹.

Достаточно вспомнить историю посвящения в епископы св. Амвросия Медиоланского, избранного на кафедру, когда он не был даже крещен, - чтобы понять, что в такой Церкви просто не могло существовать двух "преданий": одно, тайное, для иерархов, а другое - для простого народа.

Для сравнения напомню, что в целях сохранения "эзотерического знания" Елена Рерих мечтала, как в идеально-теософском обществе "вожди будущего будут назначаться не безответственными массами, но иерархией Света и Знания"⁸². "Демократизм" раннего христианства просто не позволял сложиться в Церкви иерархическому "двоеверию".

Кроме того, попытка навязать Древней Церкви оккультную космологию в качестве сокровенного предмета ее упований бессмысленна потому, что Завет Библии был заключен не с "богом торговли" или "плодородия" - но с "Богом человеколюбия", Который не только спас людей, но и создал их. И этот Бог - Бог Един. Эту истину отстаивали апостолы. И поэтому в мире языческого плюрализма они оказались обречены на смерть...

Но "Бог человеколюбия", проповеданный апостолами, пришел не ради соединения с Собою 12-ти осчастливленных евреев, а для всех людей и на все времена. Последние слова Христа на земле - "Я с вами во все дни до скончания века". "С вами" - только ли с апостолами (которые явно не дожили до "скончания века"), или же и с нами, со всеми живущими в пространстве от Воплощения до Парусии?

Последнее возможно лишь в том случае, если у тех, кто наследует апостолам, будет возможность войти в Завет, заключенный преломлением хлеба в Сионской горнице и исполненный посланием Духа. Это означает, что Христос должен был оставить нам возможность становиться соучастниками как Тайной Вечери, так и Пятидесятницы. Это означает, что действием Св. Духа, которое мы испрашиваем на Литургии, истончается стена времени и пространства, отделяющая нас от Сионской горницы, и мы вместе с апостолами присутствуем на Той же Жертве и вкушаем те же Дары⁸³.

Открытие этой возможности и составляет мистериальность христианского Предания.

Что же известно нам о предании ранней Церкви? - Вот ключевой текст ап. Павла, трижды говорящий о предании: "Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус Христос в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб... " (1 Кор. 11, 23).

Таинство Церкви - это Евхаристия, участие в Тайной Вечери. Им Церковь живет, и - его скрывает. Им живет, потому что только в таинстве Тела Христова Церковь создает себя: "Он поставил одних апостолами, других пророками, иных пастырями и учителями, на дело служения, для созидания Тела Христова, дабы мы истинною любовию все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого... все тело получает приращение для созидания самого себя в любви". (Ефес. 4. 11-16). Это и есть то таинство, которое дает не-псалмическое соединение с Богом, более чем молитвенное единение с Ним, ибо "Не духом одним угодно было Христу соединиться с верующим, но и телом и кровью"⁸⁴.

И именно это Общение христиане соделали таинством и скрывали от других. Скрывали ценой тысяч своих жизней. Дело в том, что основным оправданием многовековых гонений было обвинение в каннибализме. Главное обвинение христиан - как видно, например, из письма Плиния Младшего Траяну - в странных трапезах по ночам... И хотя сам Плиний не обвиняет христиан в каннибализме, это обвинение стало рефреном языческой антихристианской полемики, и даже, как ни странно, дожило до сих пор. Никто иной как Карл Маркс всерьез обвинял христиан в пожирании младенцев: "Как известно, христианство дошло до человеческих жертвоприношений. Даумер в своей недавно появившейся книге утверждает, что христиане по-настоящему закалывали людей и на своих священных трапезах причащались человеческим мясом и человеческой кровью. Сам Павел горячо ратует против допущения на трапезы людей, которые не совсем еще посвящены в тайны христианства. Легко теперь объяснить также, откуда появились, например, реликвии 11000 дев... Человеческое жертвоприношение было святыней и существовало в действительности. Все эти вещи, как они изложены у Даумера, наносят христианству последний удар. Спрашивается: какое это имеет значение для нас? Все это дает нам уверенность, что старое общество близко к концу и что все сооружение обмана и предрассудков рушится"⁸⁵. Кстати, по Даумеру, Иуда донес на каннибализм, бывший на Тайной вечери. Для завершения этой линии заметим только, что уже через год после публикации своей книги Даумер почувствовал себя одержимым и был вынужден обратиться к католическим священникам-экзорцистам. Но даже его возвращение в церковь не смогло его спасти - через 10 лет он кончил самоубийством⁸⁶...

Отвечая на подобные обвинения, Тертуллиан вопрошает распространителей сплетен: "Вы знаете дни наших собраний, почему нас и осаждают и притесняют, и хватают на самых тайных наших собраниях. Однако наткнулся ли кто когда-нибудь на полуобьеденный труп? Заметил ли кто-нибудь на залитом кровью хлебе следы зубов?"⁸⁷. Христиане могли бы устранить львиную долю нападок на себя, если бы рассказали о своих ночных собраниях, если бы опубликовали "Настольную книгу священнослужителя". Они, однако, этого не делали. И даже Тертуллиан, описывая для язычников в своей "Апологии" порядок ночных собраний христиан, подробно разъяснив "агапе", ни слова не говорит о Евхаристии.

Таинства нельзя было давать в руки языческих мистиков, которые с готовностью стали бы повторять их внешние формы сами, истолковывая святыню по своему, со свойственной им "широтой". Апостолы проповедовали не в советской России. Перед ними был весьма религиозный мир, вдобавок настроенный весьма плюралистично. Грек или римлянин, узнав о новой мистерии, с радостью принял бы в ней участие, а после этого с не меньшей радостью пошел бы "подзарядиться" в мистериях Диониса или Митры. Этот мир был готов подхватить любую молитву, чтобы использовать ее в очередном "заговоре" (как это и делают нынешние знахари).

И поэтому мы видим, что вся проповедь апостолов сводится к трем тезисам. Первая керигма - пасхальная. Вторая - нравоучительная (участие человека в Церкви и ее таинствах не дает ему права на безнравственность) и третья - запретительная: не может быть общения Чаши Христовой с чашей бесовской.

Отсюда в древней Церкви развилась литургическая дисциплина, которая с самого начала исключала возможность присутствия при евхаристии лиц, не возрожденных в таинстве св. Крещения. "Никто же не вкушает, ни пиет от вашей Евхаристии, кроме крещенных во имя Господне" (Дидахе, 9).

Не могло быть и речи о широком распространении "служебников" и текстов "Литургий" - ибо "молчанием охраняется святыня таинства"⁸⁸. Единственное подробное и полное описание раннехристианской Литургии содержится в "Апостольских постановлениях" св. папы Ипполита, но сам автор так говорит о своей книге: "Это же мы передали вам вкратце о святом крещении и о святом приношении, ибо вы уже наставлены о воскресении плоти и о прочем, как написано"⁸⁹. Итак, в том, что "написано", то есть в истинах Евангелия, читатели "Апостольского предания" уже наставлены. Поэтому им можно уже открывать Таинство. Им можно доверить Предание.

И позднее, хотя храмы стали открыты для всех, перед самым совершением таинства из храма просили удалиться непосвященных: "Целуйте друг друга лобзанием святым, и те из вас, которые не могут причаститься сего Божественного таинства, да выйдут за двери" - предупреждает диакон на Армянской литургии⁹⁰, а в нашей он и поныне возглашает: "Оглашенные изыдите".

Зная, почему появились тайные молитвы в Византии⁹¹, мы можем догадаться, почему вообще молитвы были тайными в начале христианства.

Но и обратно - если мы видим таинственность, мистическую утаенность молитвенной жизни первохристиан и видим сокровенность последних бесед Христа - мы вправе предположить, что эти беседы и касались области молитвенной жизни учеников. Сквозь то молчание, которым окружили евангелисты послепасхальные беседы Христа, мы можем разглядеть ответ на самое важное требование верующего сердца: "Господи, научи нас молиться". Ответ этот: "Я дам вам Дух молитвы. Вы будете во Мне и Я буду молиться в вас"⁹².

Не нужно забывать, что первые священные книги христиан появились около 20-ти лет спустя после Вознесения Господня, тогда как Вечеря Господня совершалась с первых же дней после сошествия Святого Духа на апостолов. Не все апостолы оставили после себя писания. Остались ли их проповедь и их труд бесследны и бесплодны? Если нет - то как и что было передано бесписьменными апостолами их ученикам? И можно ли при изучении истории христианства не принять во внимание факта существования апостольских литургий - Литургии ап. Иакова, Литургии ап. Марка и Литургии ап. Петра?

Тексты этих Литургий, очевидно, подвергались позднейшим обработкам, но с древнейших времен они связывались именно с этими именами. Не придать значения апостольскому литургическому преданию - значит не расслышать прямых слов Христа: "Я хлеб живый, сшедший с небес, ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира" (Ин. 6, 49-51).

Древние Литургии - несомненный голос Предания. Отрицание их оценивается св. Василием как повреждение Евангелия "в главном", как "сокращение" христианской жизни до христианских словес⁹³.

Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. В одних нет эпиклезы, в других нет установительных слов...

Св. Ипполит, приведя образ молитвы римской Церкви, тут же говорит: "Нет никакой необходимости, что бы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу"⁹⁴. Значит, Предание и не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий - это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства - и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом.

Больше всего искушений в народе вызвали слова Христа о преломлении Его плоти (Ин. 6, 52). Ап. Павел видел источник всех бед в недостойном, "без рассуждения", причащении Плоти Христа. Болезни и даже смерти христиан апостол приписывал недостойному Причащению (1 Кор. 11. 28-30)⁹⁵.

Так не дает ли вновь это наблюдение нам повода к заключению о том, что именно о Евхаристии и созидании Церкви как Тела Господня шла речь в тех беседах Воскресшего Спасителя, о которых столь скупо говорит Писание: "В продолжение 40 дней являясь им и говоря о Царствии Божием" (Деян. 1, 3). Не литургические формулы Он передавал им - но говорил о самой реальности Богообщения, о тайне причастия Богу.

Совершение Литургии и есть главное содержание Предания. А, значит, "только тот понимает Церковь, кто понимает Литургию"⁹⁶.

Предание, догмат - это именно и есть тайна право-славия. Некрещеного можно научить вере в Троицу и во Христа; его нельзя научить лишь самому главному - правильной молитве ко Христу и жизни во Христе. Недаром самые радикальные различия православия и протестантизма, выпавшего из предания - в построении молитвы, в ее интонации и напряжении...

Те секты, которые сейчас активно борются с православием в России, отрицают реальность Литургии. Для них "хлебопреломление" - это просто "воспоминание". "Мы не признаем таинства превращения хлеба в Тело Христа и виноградного вина в Кровь Спасителя, и того, что верующие якобы вкушают не хлеб и вино, но истинное Тело и Кровь Христа" - утверждает баптистский учебник догматики⁹⁷. Баптистские же комментарии к Евангелию со всей решительностью настаивают: "Не заблуждайтесь и не думайте, что жизнь вечную можно приобрести через вкушение хлеба и вина в Вечере Господней! Слова "Ядущий", "есть", "пища" в стихах 50-58 Евангелия от Иоанна просто изображают веру, принимающую Господа Иисуса Христа как личного Спасителя. Уверовавшему в Господа Иисуса Христа как в своего личного Спасителя, надлежит постоянно участвовать в Вечере Господней (1 Кор. 11, 23-34), в общении с другими верующими, но не для получения спасения, а в силу того, что спасение уже получено, а также и вообще во исполнение заповеди Господней"⁹⁸. Итак, отказ от онтологического понимания Таинства Евхаристии приводит баптистов к чистому юридизму: зачем Христос установил столь странное таинство своей Крови - мы не знаем, но раз уж нам повелено, то мы будем его изображать.

Но если причастие есть лишь символ, то разрушается сам смысл Тайной Вечери. Дело в том, что в своей полемике с православным почитанием икон протестанты говорят: зачем вам нужен символ, если можно прямо обратиться к Богу Живому?! Раскрытие богословия иконы сейчас не входит в мою задачу. Но неужели протестанты не чувствуют, как их иконоборческий запал разрушает их же понимание Хлебопреломления?! Ведь если там, в Сионской Горнице, Чаша была лишь символом, и вино, находившееся в ней, никак не было причастно Крови Христовой - то зачем Христос, в то время непосредственно стоявший перед учениками, предлагает им еще и символ Своего присутствия?! Если Чаша - лишь символ, то я привожу протестантский же аргумент: в непосредственном и живом Присутствии Христа символ богообщения излишен. Поэтому и не могу я найти оправданий для аллегорического умягчения резких и ясных слов Спасителя: "Сие есть Тело Мое... Сие есть Кровь Моя... ".

Если Причастие - лишь символ, то не растворяется ли в символизме вообще весь смысл Евангелия? Если уже здесь, в нашей земной жизни мы не можем встретиться со Христом и соединиться с Ним онтологически и реально - значит, "Евангелие было бы только пророчеством, а Христос пророком"⁹⁹, но не Спасителем и Обновителем нашей жизни.

А если Причастие только символ - как объяснить поведение абилитинских мучеников? В гонение Диоклетиана в Абилитине (город в Африке) была замучена группа христиан, которые на суде показали, что они знали, что за ними следят имперские сыщики и что они будут обнаружены и казнены, но они, из-за долгого отсутствия их епископа, так истосковались по Евхаристии, что решились больше не прятаться, вызвали пресвитера, который и совершил им Евхаристию. За это они заплатили жизнью¹⁰⁰. Неужели за воспоминание они так заплатили?! Неужели лишь по проповеди они так соскучились? - Или по Самому Христу? По действительному Таинству?

Тем-то и отличается вера Церкви от всех других вер, "что она конкретно, физически причастна своему объекту"¹⁰¹. К этой Личности, составляющей предмет всего христианского упования, и обращена главная, евхаристическая молитва Церкви: "ТЫ еси воистину Христос... сие есть Тело ТВОЕ"... Бог принял в Свою Личность человеческую природу во Христе. И в это средоточие Троицы Он призывает войти и нас. Вот и подчеркивает преп. Симеон Новый Богослов, что Христос, говоря "Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь во Мне пребывает и Я в нем", не сказал - "в них" то есть в материи таинства пребывает, но сказал: "во Мне", то есть в Нем Самом, в Его Славе, в Его Божестве¹⁰².

Христос преобразует верных в Себя. Верующий приводится не к созерцанию и не к убежденности, не к озарениям, передаваемым небесной иерархией, но к Самому Христу.

Когда Христос сказал "ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне" (Ин. 6, 56) - многие соблазнились и отошли. Но Христос не бросился увещевать отошедших -дескать, понимайте символически, а не буквально - но обратился с жестким вопросом к оставшимся ученикам: "Не хотите ли и вы отойти?". Как жаль, что протестанты оказались в числе "отшедших", в числе невместивших этой главной тайны Евангелия.

"В тайне сей для язычников, которая есть Христос в вас, упование славы, Которого мы проповедуем, вразумляя всякого человека" (Кол. 1. 27-28). Здесь мы видим и уже знакомое нам - "тайна... есть Христос в вас", но еще видим и удивительное сочетание: "тайна", которой мы "вразумляем всякого". Протестантизм прав - в христианстве не существует эзотерического учения. Но протестантизм забыл об эзотерике культа, о его таинственности...

Нет, это не таинственность в смысле неопределенности и размытости, тайна христианства не относится к виду "неясного и нерешенного", и любителю экзотических дурманов нечем от нее поживиться. В сути своей она предельно ясна, ибо предлагает однозначный выбор: ты со Мною или против Меня; ты приемлешь Мою Чашу или желаешь подменить ее другой, более понятной и рукотворной?

Для баптистов реальность Хлебопреломления - рукотворна. Это просто символы, которыми люди оживляют свои воспоминания и возбуждают в себе приступы благочестивых эмоций. Православная Литургия нерукотворна. "Твоя от Твоих Тебе приносяще" - эти ее слова взяты из молитвы Соломона при освящении Храма. Соломон в основание храма клал необработанные камни (ибо Церковь не может стоять на человеческом основании). То Царство, в котором свершает себя Литургия, - это "Царство Отца и Сына и Святаго Духа". У входа в это Царство, в самом начале Литургии, когда закончилась проскомидия, когда собраны и приготовлены те земные дары, что принесли с собою в храм люди, диакон тихо говорит священнику: "Время сотворити Господеви"... Время, когда творит Бог... Мы входим в нерукотворную Реальность¹⁰³.

И перед ее лицом необходимы ясность и абсолютная определенность: да или нет. Принимаешь или распинаешь. Ибо отворачивание своего лица от той Чаши, что протягивает тебе Любовь, есть оскорбление Любви и распятие ее.

А значит, недостаточно просто рассказывать людям о Христе, не допуская их в Сионскую горницу. В ту горницу, двери которой так и остались незаперты, в ту горницу, в которую вводит нас церковная Литургия, чтобы дать нам место рядом с апостолами и вместе с ними подойти к той точке, с которой начинается Церковь и ее Предание: "Иисус, взяв хлеб и благословив, преломил, и, раздавая ученикам, сказал: приимите ядите; сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов".

Баптисты, отведя "хлебопреломлению" место изредка совершаемого символического обряда, по своей важности бесконечно уступающего значению проповеди, не приблизились к древнехристианскому образх жизни, а удалились от него. В древней Церкви, как известно, считалось необходимым ежедневно приобщаться Святым Дарам (Тертуллиан, увещая христианку не выходить замуж за язычника, предупреждает, что в присутствии неверующего мужа вряд ли она сможет ежедневно причащаться: "Неужели муж не заметит, что ты тайком сьедаешь перед каждым приемом пищи? А когда он узнает, что это всего лишь хлеб, то что но в своем невежестве подумает о тебе?". Кстати, этот трактат Тертуллиана доносит до нас одно из самых ранних свидетельств об употреблении первохристианами крестного знамения: "Сможешь ли ты тайком крестить постель и свое тело?"¹⁰⁴. Нынешняя православная практика тоже далека от первоначальной, но по крайней мере в своем богословии и богослужении Церковь не перестает видеть в проповеди не более чем приглашение к Трапезе Господней, а участвовать в этой Трапезе предлагает как можно чаще. Баптисты же и в богословии своем утратили евхаристическое измерение духовной и церковной жизни. Однако проповедь и научение не может быть важнее мистической Реальности. Протестанты оставили литургию оглашенных и устранили литургию верных - то есть то, подготовкой к чему и является все остальное. Это все равно, как у беспоповцев: остался суточный круг богослужений, который есть не более чем путь к Литургии, а цель убрали... По сути через редукцию Таинства к учению и проповеди протестантизм возрождает один из видов древнего гностицизма. Религия сведена к чисто словесной (в данном случае - проповеднической) деятельности.

Впрочем, виноваты тут не только протестанты. Они просто не заметили подмены, произошедшей в церковном лексиконе за много лет до Реформы. Эта подмена заключалась в замене слова "керигма" словом "догмат".

"Иное догмат и иное проповедь. Догмат умалчивает, а проповедь обнародывает" - писал св. Василий Великий¹⁰⁵. Керигма - это область публичности, та сфера духовной жизни Церкви, о которой можно говорить "внешним". Догмат - это внутреннее правило веры. Даже для св. Григория Паламы, в его свидетельстве о различии в Боге сущности и энергий, естественно было признаться, что он высказывает эту тайну лишь по необходимости, понуждаемый невежественным вторжением в нее Варлаама¹⁰⁶. Догмат есть некое правило Богообщения (в этом едины и "догматы" св. Василия и догмат св. Григория Паламы), и из этой несказанной сферы оно воплощалось в слова лишь при опасности лжетолкования, возникшего в самой Церкви.

"Тот, кто истинно обладает словом Христа, тот может слышать даже Его молчание", - писал свят. Игнатий Богоносец (Ефес. 15, 2). Это то, что так пугает сегодняшних людей: "Евангелие непонятно". Но если бы оно было понятно - оно было бы пусто. Если бы оно было понятно так, как этого желают жалующиеся - то есть вне их собственной духовной жизни, вне усилия покаяния - то оно было бы духовно пусто, оно было бы обычным текстом обычного обезбоженного мира. Жажда легкости и техничности, словесности мешает современному человеку расслышать то Слово, которое "научает большему, чем можно выразить словами" (Ориген. О началах. 7, 4)¹⁰⁷.

Так вновь мы вернулись к апофатике. Она неизбежна - ибо то, что происходит в традиции, нетехнологично. Здесь нет некоего набора действий, которые могли бы быть изложены в инструкции и гарантировать, что человек духовно родится в определенное число шагов. Эта нетехнологичность связана с тем, что подлинным субъектом духовного рождения является не столько человек, сколько сам Бог.

А поэтому не вполне верно утверждение протестантов: "нельзя крестить, не научив". Если Бог Сам открывает Себя - то по крайней мере столь же верно и противоположное суждение: нельзя научить, не крестив. Есть нечто, что стоя вне Церкви просто нельзя ни понять, ни воспринять. Для Древней Церкви ее "догматы жизни" имели самое непосредственное отношение именно к литургической жизни христианской общины. Для нашей темы очень важно отметить, что все предания, открытые древними церковными писателями, относятся к литургической жизни Церкви. Для св. Иринея Лионского пример устного апостольского Предания - запрет на коленопреклонения в день Пасхи¹⁰⁸. Для Оригена устное предание - это крещение детей (На Левит, 8, 3); обращение в молитве на Восток, чинопоследование крещения и Евхаристии (На Числа, 5, 1). Для св. Киприана неписаное предание - в том, что в чашу с вином на Литургии добавляется вода (Послание 63, 9-13). Для св. Василия Великого также устное предание говорит не о вероучении, а о литургической жизни: крестное знамение, обращение на восток, нестояние на коленях в воскресные дни. И самое главное - эпиклеза: "Мы не довольствуемся теми словами, которые упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие как имеющие великую силу к совершению таинства, приняв их из неизложенного в Писании учения... " (О Св. Духе, 27). Кроме того, св. Василий тут же пишет: "Из сохраненных в Церкви догматов (dogmaton) и проповеданий (kerygmaton) некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые приняли от Апостольского Предания по преемству в тайне". По-видимому, рассуждает проф. Ливерий Воронов, последнюю часть фразы лучше было бы перевести так: "А некоторые приняли от Апостольского предания как переданные нам в таинственном священнодействии"... Что же касается выражения "переданные нам в таинственном священнодействии", то оно, по всей вероятности, значит: "переданные нам в чинопоследованиях таинств"¹⁰⁹.

Образу благочестия и молитвы был по сути посвящен уже 1 Апостольский Собор, отменивший ветхозаветную ритуальность. Литургический вопрос стал главным и на 2 Апостольском соборе 69 года: Иерусалимский собор 69 г. (о нем упоминает Евсевий Кесарийский) рассматривал вопрос о преемстве апостольского служения в связи с кончиной ап. Иакова Праведного (избрали Симеона, дядю Спасителя). Cв. Ириней сказал об этом Соборе: "Поступающие согласно со вторыми распоряжениями апостолов знают, что Господь в Новом Завете установил новое приношение. Приношение евхаристии есть не плотское, но духовное". Св. Климент Римский суть соборных решений передает так: "И апостолы наши знали через Господа нашего Иисуса Христа, что будет раздор о епископском достоинстве" - и по этой причине установили епископское преемство¹¹⁰. В связи с этим нельзя не вспомнить объяснение о. Николая Афанасьева о том, что епископское служение в ранней Церкви было не административно-властным, а чисто литургическим - значит и вопрос о преемстве, то есть основной вопрос 2 Апостольского собора был вопрос не дисциплинарный, а литургический: кто будет совершать таинство, кто будет на Трапезе священнодействовать на месте Иисуса.

В утверждении особых полномочий епископа на Вечери Любви видит "апостольский догмат" и св. Игнатий Богоносец (конец 1 века). В его Послании Магнезийцам (гл. 13) мы видим одно из самых ранних в христианской литературе упоминаний слова "догмат": "старайтесь утвердиться в учении Господа и апостолов" (en tоis dogmasin). Суть же послания в отстаивании прав епископа: "некоторые на словах признают епископа, а делают все без него" (4), а ведь на евхаристическом собрании "епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов". На эту - тему пять глав из пятнадцати. Остальные - против гностицизма; ибо увещание принять участие в Евхаристии немыслимо без утверждения со всей силой физической, телесной реальности Христа. Структура послания понятна: борьба с гностицизмом была борьбой за Литургию, за Евхаристию. А апостольский "догмат" - созидание Церкви Литургией.

Св. Златоуст в полемике с гностиками¹¹¹, как и Василий, обращается к Преданию и прежде всего к таинству Евхаристии: "Когда они говорят: откуда известно, что Христос принес Себя в жертву? - то мы, кроме других свидетельств, заграждаем уста их и самыми таинствами. Если Иисус не умер, то символом чего же служат таинства?"¹¹².

В третьем веке св. Ипполит Римский скажет: "мы подошли к самому истоку предания"¹¹³ именно перед тем, как рассказать о посвящении епископа, а затем - о совершении самой Евхаристии. Аналогично и св. Киприан Карфагенский к надлежащему исполнению епископского служения применяет характеристику: "Божественное предание и апостольское смотрение" (Послание 67, 5).

Почему столь важна апостольская преемственность для послеапостольского века? Дело в том, что Предание не есть сумма знаний, которые можно усвоить непосредственно, прочитав книжку когда-то жившего незнакомого человека. Предание - это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто-то, кто сам чужд ему? Ап. Павел однажды вопрошает: "Что ты имеешь, чего бы не получил" (1 Кор. 4, 7). А если не получил - что можешь передать?

В том-то и дело, что не Церковь хранит Предание, а Предание сохраняет Церковь, и вновь и вновь созидает ее, "прилагает", по слову ап. Луки, людей к Церкви (Деян. 2, 47). В храм зашли обычные люди с улицы. Как становятся они не просто "собранием единоверцев", но - "Телом Христа" (Еф. 1, 23)? Могут они сами себя сотворить такими? Нет - "сие не от вас, Божий дар" (Еф. 2, 8). Значит, не Церковь совершает Литургию, а Литургия совершает Церковь. В молитве эпиклесиса молится священник: "ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие Дары сия". Люди, собравшиеся в храм на Литургию, на "общее дело", и есть первый предмет, подлежащий освящению. Через причастие Телу Господню они сами из толпы единоверцев должны преобразиться в живое Тело Христово. Именно так ап. Павел именует Церковь (Кол. 1, 24). Животворящий Дух Божий, Дух Предания через вкушение Хлеба присозидает нас к Телу Христа. "И уже не я живу, но живет во мне Христос"...

Христос назвал Церковь не "духом Своим", но "телом Своим". "Дух" может быть невидим, "тело" же - слишком весомая характеристика, слишком зримая. А потому и протестантское попытка оправдать неисчислимость собственных расколов через теорию "невидимой единой Церкви" - это согласование богословия не с Писанием, а с веком романтизма и пиетизма. Люди же, предельно близкие апостольскому веку, считали иначе: "Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия" (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5). По "Учению 12 апостолов" именно открытое, совместное причащение видимому таинственному хлебу и созидает и являет единство христиан, единство Церкви: "Как этот хлеб был рассеян по холмам, и будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь Твоя от концов земли в Царствие Твое" (гл. 9).

Но, следовательно, там где нет Литургии - там нет и Церкви. "Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение" - свидетельствует св. Ириней (3 век)¹¹⁴. Чистую Жертву может принести Богу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. Вот откуда значение апостольской преемственности и в этой же перспективе уясняется опасность уклонения в раскол. Можно унести с собою из Церкви Библию. Можно унести учение. Нельзя унести Чашу Христову. А потому - не может быть self-made-Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из исторической и онтологической пустоты. "Один хлеб, и мы многие одно тело, ибо все причащаемся от одного тела" (1 Кор. 10, 17).

Итак, Церковь созидается Литургией и только Таинства хранят ее и в добрые и в дурные дни. "Не потому Церковь имеет истинное вероучение, что она берет его из Писания и Предания, а только потому, что она есть именно Церковь Бога Живого как руководимая Духом Святым"¹¹⁵. Литургия остается той же в Церкви - а, значит, той же остается и Церковь и ее многообразное свидетельство о Боге и о себе. Именно так преп. Симеон Новый Богослов когда-то обосновывал законное правопреемство в Церкви. Раз Таинства действительны - значит действительна и Церковь. Раз факт благодатности Церкви дан нам опытно и неопровержимо¹¹⁶ - то законны и ее происхождение и ее установления. Литургия у нас та же - и, следовательно, наше свидетельство о нашем литургическом опыте значит не меньше, чем свидетельство древних. А потому и дерзает говорить Новый Богослов о современных ему служителях таинств: "Так как они ни в чем не недостаточны по сравнению с апостолами, то они и сами апостолы"¹¹⁷.

Литургия же, как полнота Богочеловеческой реальности, может прийти только от полноты. Отсюда - рефрен апостольской проповеди: "что мы приняли - то и передаем". Воссоздать Церковь вне апостольского преемства можно было бы только через повторение Тайной Вечери. Но как раз та Жертва, по ясному слову ап. Павла, совершена единожды. Единожды Христос принес Себя в жертву, чтобы люди приняли Бога. Для создания новой Церкви из пустоты, вне Предания, нужно требовать новой Голгофы от Сына Божия. Протестантская концепция воссоздания Церкви из исторического небытия типологически оказывается схожа с историософией суннитов, у которых Аллах каждое мгновение творит мир заново, и, соответственно, нет мирового исторического потока: каждое мгновение и каждая точка бытия соотносятся друг с другом не непосредственно, а через каждомоментное творческое действие Создателя¹¹⁸. Тот же мироотрицающий нигилизм проглядывает и в построениях протестантов: "Евангелические богословы признают действие Святого Духа в истории, но не признают свидетелей этого Духа... Дух действует в Церкви, но вот следов Его действия в душах людей не остается, или, если остаются, то только такие, которые не могут служить свидетельством миру и истории о Благодати духа. Каждый раз Дух действует заново в безблагодатной пустоте, а не в Церкви, хранящей истину как подлинное знание любви Божией"¹¹⁹.

Еще одна подробность, необходимая для понимания апостоличности Церкви, открывается нам, когда мы вспоминаем о семитских истоках Писания. Дело в том, что в семитских языках (ни в библейском иврите, ни в арамейском, ни в древнеарабском) не было глагола "иметь". Владелец вещи отождествлялся с нею (или она с ним). Чтобы сказать "я имею этот дом", надо было произнести суждение типа "этот дом есть я", есть часть меня. Созданная реальность тем более неотделима от ее творца. Творение есть именно плоть Бога, а Израиль - зеница Его очей ("касающийся вас касается зеницы ока Его" - Зах., 2, 8). Христос, совершавший Тайную Вечерю на арамейском языке для людей, мысливших по семитски, говорит: "Сие есть Тело Мое - этот хлеб и вы. Вы есть Я, есть часть Меня; вы это - кожа Моя, нерв Мой, боль Моя. Принявший Вас Меня принял. Отвергнувший Вас ударил Меня". Вот эти, совершенно конкретные люди в их живой воплощенной реальности, а не только в мистически-незримой глубине названы Богом - Его уделом, Его телом, отождествлены с Ним Самим.В семитском мышлении субъект неотделим от его атрибутов. Христос отождествил Себя с тем, конкретным собранием (экклесией). И далее к Церкви можно только присозидаться. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне него и помимо него. Живое тело не может начать где-то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав непосредственную и физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому телу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Отсечение от тела есть рассечение его самотождественности. Апостольское преемство - не просто каноническая, но онтологическая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога.

Иисус был инициатором исторического движения - и потому без доверия Церкви и без веры в Церковь Он для нас полностью закрыт. Он пришел в историю, чтобы действовать в ней, чтобы дать ей толчок. Протестантизм говорит, что именно этого Иисус и не сделал - христианская история не состоялась, община лишь по названию стала христианской и утратила чистоту учения Христа уже в Евангелиях и при апостолах (как говорят протестанты-модернисты) или чуть позже (как утверждают протестанты-фундаменталисты). Едины они в одном: в истории действие Иисуса заглохло. Бог расточил Свое тело. Он не смог сохранить Свою воплощенность в человеческой истории (которую Он пытался сделать Своей собственной со времен Авраама). Но то, что оказалось не под силу Богу, под силу "реформаторам". Они знают, как из пустоты и без исторического Христа создать "новоапостольскую церковь".

В отличие от протестантских утопий Православие - это доверие к Богу (Который сохраняет Свой Завет сквозь человеческие грехи и бунты), доверие к истории и к людям, услышавшим призыв Христа¹²⁰. Православные не хуже протестантов знают свои немощи и грехи. Хотя бы потому, что я живу в православной Церкви, я больше посторонних людей знаю, каким болезням и как часто мы подвержены. Но мы знаем и другое - то, что не столько мы держимся в Церкви своею верностью, сколько Бог верностью Своей удерживает нас в Завете. Заключение Завета - это была инициатива Его, не наша. Мы даже надеяться не могли на такое. И расторгнуть Завет может только Он. Бог терпит нас. Мы знаем себя, знаем собственную невеликость и неверность - а потому и Бога мы познали как "долготерпеливого и многомилостивого". Бог согласился взять нас как Свое тело, чтобы оживить нас Своею Кровью. Цена за это Его решение - не только день Голгофы. Это еще и века рационально неизъяснимого, метафизически невозможного зазора между Единородным и Единосущным Сыном и Отцом. В православной мистике, начиная от ап. Павла, иногда встречается странная мысль: пока люди поистине и вполне не соединятся со Христом, Христос не может стать поистине Божиим: "Если бы все мы были Христовы, и Христос был бы Божий, был бы покорившимся. А если мы еще не Христовы, то не Божий и Христос, болезнующий о нас. Итак, когда все будем Христовы, тогда и Христос будет Божий" (св. Григорий Нисский¹²¹)

А потому те, кто пытаются вырвать христианство из истории, остаются один на один не с Богом Завета, а с безбрежным морем произвольных фантазий. И именно как богословское оправдание онтологической пустоты своих общин родидось у них "символическое" понимание Литургии. Слова Христа о чаше с Его Кровью, с Кровью Вечности - "пейте от нее все" - они подменяют своим призывом: "вспоминайте о ней все". "Вспоминайте" - ибо связь между Голгофой, Тайной Вечерей и новыми хлебопреломлениями не более чем символическая, "воспоминательная". "Вспоминайте" - ибо мы уже не чувствуем себя Телом Владыки. "Вспоминайте" - ибо лишь человеческим, слишком человеческим собранием мы ощущаем себя в глубине наших оторванных от Церкви сердец.

Однако душа чувствует, что воспоминаниями ее голод не может быть утолен. Не поэтому ли умирающий Лютер - первый протестант, но все же протестант, признававший реальность Евхаристии - свою последнюю "Песнь Любви" посвятил Церкви: "Пусть никто не думает, что он в должной мере узнал Писание по той причине, что читал его... Мы без Церкви - нищие. Это - истинно". Это были последние строки, написанные рукой Реформатора¹²²...

(Из книги «Традиция, догмат, обряд»)

НА ГЛАВНУЮ                                              НА ССЫЛКИ